по московским часам, настоящая жизнь начиналась с наступлением «Часа Волка». Миллионы мучимых похмельем суровых мужчин, как малые дети, ждали, когда наконец пропоёт петух и выйдет из домика под номером одиннадцать весёлый волк с ножом в лапах и пойдёт «нарезать закуску». В этот момент распахивались гостеприимные двери винных отделов магазинов, и начиналась Жизнь. Эти, а вовсе не те, курлыкающие на Спасской башне, и были главными часами Советского Союза.

10.4

Но не одного Михаила Александровича в эту ночь мучили кошмары. Макс вернулся в гостиницу на такси, не мудрствуя сев в одно из тех, что дожидались подвыпивших клиентов тут же, у ресторана. Опытный таксист, оценив состояние пассажира, не свернул сразу на Невский, чтобы в несколько минут добраться до нужного места, к серой бетонной ленте гостиницы «Москва», вытянувшейся напротив Лавры, а сделал приличный круг по городу, утроил счётчик и не отказался от щедрых чаевых. Одинокая проститутка, мёрзнувшая недалеко от входа, безуспешно попыталась соблазнить Макса, но тот был уже настолько сыт и пьян, что даже не понял, чего от него хотят. Суровый швейцар в тёмно-зелёном мундире распахнул перед покачивающимся Максом дверь и, не получив ожидаемой трёшки, злобно плюнул ему вслед, потом достал из-за обшлага блокнотик и записал для завтрашнего отчёта: «Иностранец из шестнадцатого номера вернулся в полпервого ночи на такси. Пьяный». Затем вышел на улицу и от скуки принялся задирать девицу.

— Ну что, Катька, опять без клиентов осталась? Смотри, вызовут тебя на ковёр, на субботник. Бесплатно отрабатывать будешь, за то что план не выполняешь.

Та вяло огрызалась.

— Подумаешь, напугал. И так на субботники регулярно таскают. Совсем ваши кобели совесть потеряли. Ещё и валютные планы повыдумывали. Где я вам возьму этой валюты? У тебя, что ли, покупать? Дойчмарки им подавай!

— А чё, можешь и у меня купить, — хмыкнул швейцар.

— Гад ты, Порфирьич, — беззлобно сказала девица. — Я ж сама тебе их и сливала, когда были. А теперь ты мне же с наваром и перепродашь.

У Макса хватило ещё сил раздеться, а вот на душ уже не осталось. Зато сон пришёл сразу, как только рухнул он на жёсткую, даром что интуристовскую, гостиничную койку.

Он шёл по ночному Ленинграду. Было тихо и почему-то по-летнему тепло. Улицы были пусты, редкие такси — все с зелёными огоньками — проезжали, не притормаживая, мимо. Светофоры раздражённо и не в такт перемигивались жёлтым. Он свернул с Невского под арку Главного штаба и вышел к Дворцовой площади. У слабоосвещённой Колонны два милиционера, не обращая ни на кого внимания, резались в «камень, ножницы, бумага» на щелбаны, а со стороны колонны, обращённой к дворцу, группа бородатых мужиков в серых портах из мешковины и в белых рубахах сколачивали помост. Он был почти закончен — им осталось только обшить боковины, а по центру сооружения уже была установлена деревянная колода, вокруг которой с огромным топором в руках расхаживал, примериваясь и разминаясь, ладный, кряжистый детина. Макс пересёк площадь, пошёл по Адмиралтейскому проспекту, притормозил у львов с грозно поднятыми лапами, показал им зачем-то язык и свернул к набережной. Шёл весело и уверенно, словно у него была цель и он знал, куда направляется. Подойдя к «Медному всаднику», он обошёл его вокруг, уважительно похмыкал, затем снял с плеча фотокамеру, не удивившись тому, что она там оказалась, установил её на штативе, который тоже откуда-то появился, и, задиристо прокричав памятнику: «Ну ты, медный, смотри сюда. Сейчас вылетит птичка», поджёг магний. Вспышка осветила площадь белым мертвенным светом, и гигантская тень человека на коне прыгнула на Исаакиевский собор. Довольный Макс взвалил фотоаппарат со штативом на плечо и, помахав памятнику, насвистывая, расхлябанной походкой пошёл по набережной в сторону Дворцовой. Через несколько минут ему почудилось, что за ним кто-то идёт, он ускорил шаг, но топот сзади становился всё громче, тяжёлые шаги со странным клацаньем звучали всё чаще и ближе. Макс не выдержал, обернулся и с криком бросился бежать, не выпуская из рук камеру. За ним, верхом на белой мыши величиной с небольшого слона, скакал Мазин. Красные мышиные глаза, каждый размером с блюдце, полыхали адским пламенем, огромные усы шевелящимися антеннами топорщились по сторонам, и хищная мерзкая морда с внушительными острыми зубами казалась всё ближе и ближе!

— Отдай камеру, — загремел мазинский голос. — Отдай. Она моя!

— Нет! Не отдам. Она моя! Моя, — едва шевеля ватными ногами, задыхаясь, шептал Макс, уже ощущая зловонное мышиное дыхание на затылке и чувствуя, как из его ослабевших рук рвут заветный аппарат.

— Моё! — грозно прогремел вдруг откуда-то сверху неизвестный властный голос… и Макс проснулся, сипя и хватая пересохшим ртом затхлый гостиничный воздух.

10.5

В укромный закуток «Парка культуры и отдыха имени Кирова» (в народе ЦПКиО, а среди коллекционеров «садик») они приехали часам к десяти. Народу было не много — человек тридцать-сорок. Было ещё довольно холодно, и сезон, когда тут набивалось по полторы сотни собирателей, ещё не начался. Тут не было филателистов — у них был свой клуб и свои места тусовки, но все остальные виды полулегального и вовсе нелегального коллекционирования в сезон были представлены. Поскольку Мазин успел за свою жизнь пособирать практически всё, то знал он тут многих, здоровался, перекидывался несколькими словами. Макс, поначалу надувшись оттого, что Мазин не привлекает его к разговорам, ходил молча, разглядывал разложенные в пластиковые кляссеры монеты, наградные знаки, медали. Потом увидел старые фотоаппараты, оживился и даже загорелся купить один из них — какой-то из ранних советских — для своей коллекции, но Мазин его отговорил, объяснив, что цену ему заломили несуразную и что он сторгует этот аппарат позже и в два раза дешевле. Макс недоумевал, что они тут выхаживают, пока утомлённый его нытьём Мазин не объяснил, что на то есть два резона. Во-первых, он ждёт, когда подойдут ещё несколько человек, торгующих фотоаппаратурой и хорошо в этом разбирающихся, знающих многое и многих и у которых он надеется что-то выяснить про загадочные камеры Еноха. Может, какая-то ниточка и образуется. А во-вторых, это именно то место, куда и должен прийти Енох, который будет разыскивать свою, судя по всему, потерянную или украденную камеру.

— Но как мы его узнаем? — удивился Макс.

— Никак, — беспечно ответил Мазин. — Но он может узнать вас. Вы же говорите, что как две капли похожи на вашего предка, хорошо знакомого с Енохом.

— Так значит, мы ловим Еноха на живца? — возмутился Макс. — То есть на меня! Спасибо огромное, Михаил Александрович.

— У вас есть лучшее предложение? — обиделся тот.

Народ прибывал. Мазин уже переговорил почти со всеми, у кого надеялся получить какую-то информацию, но безрезультатно. Они уже изрядно промёрзли и собрались уходить ни с чем, когда Мазину повезло. Невысокий старичок в тёплой вязаной шапочке с козырьком и в драповом пальто раскладывал свою сумку на самодельном прилавке. Там были объективы, детали от фотокамер и несколько старых фотоаппаратов с мехом-гармошкой. Мазин подошёл, почтительно поздоровался, угостил старичка «Житаном» из предварительно отобранной у Макса пачки и завёл профессиональный разговор о спусковых шнурках, затворах и каких-то вставных диафрагмах. Увлечённо побеседовав, он под конец невзначай спросил, не интересовался ли кто из клиентов фотокамерой «Енох». На что старичок совершенно спокойно ответил, что да, ходил тут один такой неделю-две тому назад. Просил сообщить ему, если кто-то будет предлагать такую камеру, и даже обещал ему вознаграждение, но вот давать свой телефон запретил категорически. Так что если Мазину есть что предложить и он хочет встретиться, пусть оставит свой номер, и клиент с ним свяжется. Давать свой домашний телефон Мазин не собирался, а когда он подозвал Макса, изложил ситуацию и предложил оставить его гостиничный адрес, то рыжий напрочь отказался это делать. Выход нашёл тот же тихий старичок, с интересом наблюдавший их спор:

— А вы назначьте точку и время встречи, а я ему передам.

Время назначили на вечер, в большом кафе на Невском проспекте, хорошо освещённом и людном. Мазину подумалось, что так будет безопаснее.